Семь лет назад в сообществе пятнадцатилетних девчонок случилась большая трагедия: из любимого бойз-бенда «Корни» ушли сразу два солиста — Александр Асташёнок и Павел Артемьев. Первый просто сменил музыку на кино. Второй создал новую группу — ARTEMIEV. Ей и посвящён фильм режиссёра Маргариты Захаровой «ARTEMIEV: Интервью», который презентовали новосибирской публике на фестивале документального кино о музыке Beat Weekend. «Рост» поинтересовался у лидера группы Павла Артемьева, зачем он променял концерты в Олимпийском на скромные клубные площадки и почему его новый альбом «Канун конца начала» может стать «началом нового русского рока».
— У вас есть опыт работы в ток- шоу, в игровом кино, а теперь ещё и в документальном. Где сложнее играть?
— В ток-шоу сложнее всего. (Смеётся.) Там ужасно вообще: все орут и ничего не понятно.
У меня опыт игры на камеру большой, поэтому тут уже проблема в другом — сложнее всего не играть. Я с девятнадцати лет под наблюдением нахожусь. (Смеётся.) Да, быть собой, понимать кто ты — это и есть самая сложная задача.
— У вас это получается?
— Не всегда.
— Телеканал «Дождь» написал про ваш новый альбом «Канун конца начала» так: «...возможно, [это и есть] начало нового русского рока».
— Это очень лестное утверждение. Чего же я буду отказываться от комплиментов? (Смеётся.) На самом деле я даже не знаю, рок ли это. Мне кажется, что эту музыкальную терминологию придумывают журналисты. Если этот альбом действительно начало нового русского рока — я только за: надо что-то делать, менять. Не одним же русским хип-хопом жить. Я не большой поклонник этого направления, это что-то чужеродное для меня. Сейчас хип-хоп — это уже массовая культура, поэтому там появляется огромное количество шлака. Хотя мне нравится Хаски. У него хорошие тексты, живая энергия, он искренний и честный, а русская культура больше держится на слове, чем на музыке.
— Если русская культура держится на слове, то почему вы писали свои песни на английском?
— Я пишу песни на английском с детства. Настал момент, когда я подумал: песни же должны куда-то выходить, а то они копятся внутри, занимают место в голове. Поэтому мы записали их. Это было не с целью выхода на международный рынок и завоевания «Грэмми».
— Русский рок вообще существует?
— Русский рок у меня ассоциируется прежде всего с 80-ми годами. В 2000-х были уже хвосты какие-то. Думаю, что русский рок скоро возродится, он будет более мудрёный, и роком это трудно будет назвать. Насколько массовым это станет — не знаю. Я уже когда-то говорил, что это всё похоже на спиннер, который сейчас все крутят. В моём детстве у всех был тамагочи — сейчас никто не помнит про тамагочи, а через несколько лет все забудут про спиннеры. То же будет и с хип-хопом, потому что это же случилось и с русским роком.
— В интервью порталу Colta.ru вы сказали, что ваша любимая группа — «Кино».
— Наверное, из всех наших русских артистов Цой — это такая единица, которая неизменна.
— Цой был всегда? Замечаю, что многие начинают его слушать с возрастом.
— Да? (Удивляется.) Нет, я с детства его любил, не с самого раннего, конечно, меня на классической музыке воспитывали, потом появились The Beatles, потом я стал нирванистом. Nirvana — это единственная группа, от которой я прямо фанател. И только после Кобейна появился Цой — мне тогда было около 12 лет. Я не вникал во все тексты сразу, но то, что с возрастом начинаешь их лучше понимать — это правда.
— Для кого ваши песни?
— Я, в первую очередь, эгоистично пишу песни для себя. Мне кажется, что эти тексты понятны людям взрослым – читавшим книжки, видавшим виды, которые слышали уже разную музыку. Это не значит, что я целюсь в этих людей, но мне кажется, что им просто мои тексты понятнее. Маленькие девочки ходили на группу «Корни».
— На «Фабрику звёзд» зачем пошли?
— Тогда ещё не было ясно, что это за проект. До этого было реалити-шоу «За стеклом», где люди сношались, и всё — больше ничего не происходило. Мне сказали, что будет проект типа «За стеклом», но музыкальный, там все будут заниматься делом. Я не знал, как работает шоу- бизнес, я не понимал, как делать аранжировки, но я с детства мечтал о своей группе. Поэтому и пошёл туда.
Я не знаю, посоветовал бы сейчас кому-нибудь идти в такой проект. Это довольно сложный психологический опыт: ты сидишь в аквариуме, а на тебя все смотрят — это тяжело.
— Люди, которые приходят на концерты группы ARTEMIEV, вас идентифицируют с «Корнями»?
— Кто-то да, кто-то нет. Сложно заставить людей послушать новую музыку, потому что у всех в голове уже устаканившийся образ меня как «того кучерявого парня из "Корней"». Этот шлейф до сих пор со мной, но сейчас он уже не такой большой, вот года четыре назад мне было в этом плане очень тяжело. Я просто учусь это принимать. Это же всё равно был я.
— Песни для группы ARTEMIEV вы начали писать ещё будучи в «Корнях» — не возникало внутреннего диссонанса?
— Возникало. Я приносил песни в продюсерский центр, думал, что мы можем их петь, но понял быстро, что это не формат «Корней». Но не писать же мне их теперь?
— Раньше вы играли в больших залах, а сейчас перешли на более «камерную» музыку — с такой не собирают Олимпийский.
— Мне было интересно поиграть на маленьких площадках. Почти все мои любимые артисты так начинали. Мне тоже хотелось это испытать. The Beatles целый год играли на проституточной улице Рипербан в Гамбурге перед тем, как они стали популярны.
— Но у «Битлов» тогда не было карьеры, когда они играли на улице.
— Ну, да. (Смеётся.) Но у всех свой путь. Rolling Stones по-прежнему дают концерты в клубе. Это круто, что люди могут собрать любой стадион, но они выступают в маленьком клубе.
— Когда создавали ARTEMIEV, не боялись затеряться? Сейчас много новых коллективов появляется.
— Не было у меня страха затеряться, не потому что я так в себе уверен, а потому что это не движущая сила. Мне интересно делать свою музыку. Неважно, затеряешься ты или нет. Созидательный процесс — вот что важно. Но если это никому не было бы нужно — я бы очень расстроился.
— На какие деньги выпускаете песни сейчас?
— На свои.
— В 2013 году вы на краудфандинговой платформе Planeta объявили сбор средств на реализацию нового альбома. Надо было 250 тысяч, собрали порядка 150.
— Да, этого было вполне достаточно. Понимаете, это было не попрошайничество на запись, нам хотелось привлечь внимание слушателей и создать с ними взаимодействие. Это получилось: человек вложился и ждёт альбом. Мы больше этим не пользуемся, потому что денег много не надо на запись. Раньше нужны были студии, изоляции, пульты, сейчас можно делать всё дома на компьютере. Я не вижу смысла записывать диски, все слушают музыку с компьютера или телефона.
— Почему ваши песни почти все в миноре?
— Наверное, это черта характера. Мне больше нравятся грустные стихи. Я редко для себя обнаруживаю что-то жизнеутверждающее, чему я верю.
— У нас в редакции сегодня был «день Артемьева» — слушали ваш новый альбом. Один мой коллега сказал, что вы слишком противоречивы.
— Да? (Удивляется.) Мне кажется, альбом получился цельный. И мысль заложена там. Не спрашивайте, какая. Я стараюсь на эмоциональном уровне работать, мне кажется, эмоция цельная вырисовывается в конце. Конечно, я мечусь — я в поиске, но это не такой поиск, что я не знаю, куда двигаюсь. Однако отчасти, наверное, ваш коллега прав.
— Вы считаете, что треки лучше слушать цельным альбомом? Сейчас так мало кто делает.
— Да, мало. Но мне хотелось сделать альбом по классической концепции: от начала до конца. Мне нравится культура альбомов, мне надоело всё это фастфудовое. Всё идёт на выброс, забывается сразу же. Скачал музыку в iTunes, а со временем она опускается всё ниже и ниже, потому что ты скачиваешь что-то новое. Хочется делать нечто долговечное. Не знаю, получается или нет.
— Долговечная музыка — это кто или что?
— Дэвид Боуи, Цой. Группа Elbow недавно выпустила новый альбом — тоже концептуальный. Очень крутой и безумно красивый. Ты слушаешь его и с автором проходишь весь путь. Мне кажется, он надолго останется в плей-листе. В моём точно.
— Ваш новый альбом называется «Канун конца начала». Что это значит?
— Это такое состояние. Я долго в этом состоянии пребываю — это когда ты идёшь и кончиками пальцев ощущаешь, что скоро что-то случится. Канун конца начала — предчувствие чего-то большого: это уже не начало, но ещё не центр истории.
