Что такое война каждый знает с самого детства: из стихов военных поэтов в школе, победных песен на 9 мая, из рассказов родственников, переживших то время. О детстве, которого не было, автору «Рост.медиа» рассказала Румовская Альбертина Иосифовна — женщина, пережившая блокаду Ленинграда. Сейчас она живёт в Санкт-Петербурге, ей 96 лет и у неё ясный ум и хорошая память на те самые события прошлого.
Альбертина Иосифовна, 96 лет
К началу войны мне исполнилось 14 лет. Отец ушёл на фронт, и мама осталась с детьми одна. Нас у неё было пятеро. В сентябре 1941 года началась блокада Ленинграда: бомбёжки, холод. От голода умерли две родные сестры мамы, племянницу мама забрала к себе. Выстоять и выжить — у всех была одна цель.
В блокаду я начала вести дневник, в который записывала самое значительное, что врезалось в память:
«Заклеенные и занавешенные одеялами окна скрывают утренний свет. В комнате стоит тишина, все ещё спят: свернувшись калачиком и улыбаясь во сне, сладко посапывает Ватюня, самый маленький. Его не надо будить, пусть спит. А вот Бронечку возьму с собой, хлеб надо получить на всю семью.
— Сестрёнка, Броня, вставай, уже утро, у нас с тобой дела.
Нежно глажу её по плечу, делаю знак, чтобы не шумела. Она потягивается, вылезать из теплой постели так не хочется. Мне её жалко, но мама просила Броню взять с собой. Мама. Ей очень тяжело одной с большой семьей: пять человек детей, племянница. Но для каждого из нас есть свои обязанности: Тося, старшая, ушла добровольцем на фронт, мы с Кирой и Галей готовим еду на всю семью, ходим за водой, заготавливаем дрова, Броня и Ватик маленькие, часто плачут, силенок у них мало, держатся друг за друга. Но вся наша семья борется, не уступая холоду и голоду.
Броня морщится: придётся долго стоять в очереди, а на улице сильный мороз.
Мы, не торопясь, выходим из дома. Мороз хватает за щёки, которые тут же становятся красными, горящими. Держу Броню за руку, и мы медленно подходим к магазину. Хлеб ещё не привезли, очередь большущая, серая, мрачная, все стоят, закутавшись, надев на себя всё, что было дома: покрывала, платки. Кто-то даже завернулся в одеяло. Мы находим последнего в очереди, пристраиваемся за бабушкой, из-под старого платка видны только грустные глаза. Она кивает нам. Мы долго стоим, притопывая, похлопывая друг друга. Броня все время пытается что-то сказать, но я её останавливаю: на морозе надо молчать, не тратить зря силы и тепло. За нами уже стоит молодая женщина, в руках у неё большая синяя красивая сумка. Женщина ласково посматривает на Броню.
— Я замёрзла, — произносит Броня, еле шевеля губами.
— Девочки, вы где живёте? «Вам далеко до дома?» —спрашивает женщина.
— Мы здесь, рядом, за углом, — быстро выкрикивает Броня.
— Идите, погрейтесь, ещё долго стоять.
Мы благодарим эту милую женщину и отправляемся домой. Напившись горячего чая, возвращаемся к очереди за хлебом, надеясь, что стоять останется недолго.
До магазина недалеко, но очереди не видно. Броня тащит меня за руку, я ищу глазами женщину, за которой мы стояли..., спотыкаясь, чуть не падаю: передо мной на земле лежит синяя сумка. Нет ни очереди, ни магазина. Фашистский снаряд уничтожил всё. Разбросанные взрывом вещи, развалины вместо булочной.
На вас возлагается обязанность быть стойкими и мужественными бойцами групп самозащиты местной противовоздушной обороны домохозяйств города.
Мы с Кирой стояли, вытянув руки по швам, не моргая, смотрели на военного комиссара. Каждая получила каску и противогаз. Нам предстояло дежурить на чердаке нашего дома, сбрасывать зажигательные снаряды. Теперь мы бойцы, и нам нужно нести службу по защите города. Сможем ли справиться? Первой получила мобилизационное предписание Кира.
Я подошла к военному, протянула руку и ощутила крепкое рукопожатие. Мы внимательно выслушали все инструкции, попробовали самостоятельно надеть противогаз и, не произнося ни слова, отправились домой.
— Мы теперь бойцы, — подмигнула мне Кира, когда мы переступили порог нашей квартиры, держа в руках каски и противогазы.
— Ой, какая шапочка! — воскликнула Броня и тут же примерила каску, которая закрыла не только её глаза, но и нос.
Глаза Ватика расширились от ужаса и наполнились слезами.
— Вы будете воевать? — заплакал он.
- Нет, что ты, Ватюня, мы будем дежурить на крыше нашего дома, сбрасывать «зажигалки», чтобы дом не загорелся и вы все остались живы.
— А вы? Это опасно? — настороженно спросила Броня, стянув с головы каску.
— Вам не страшно? — прошептал Ватик.
— Мы будем очень аккуратны,— заверили мы малышей.
— Нас всему обучили, — скрывая волнение, добавила я, — мы не боимся. Мы будем все вместе, с мамой, и страха нет.
Броня и Ватик вздохнули и, успокоенные, убежали в комнату.
Мы разместили полученные противогазы и каски в коридоре на полке, расположенной высоко, чтобы малыши не смогли дотянуться и использовать противогаз для игры, и занялись домашними делами».
Война шла слишком долго. Нам казалось, что другой жизни и нет и не будет: сирены, бомбежки, крысы, темнота по ночам, холод, голод, смерти. Но семья выжила, выстояла и узнала другую жизнь.
Маму Альбертины Иосифны наградили орденами и медалями за блокаду Ленинграда (она прожила 88 лет), а дочь ведёт семейный архив, чтобы потомки помнили этот подвиг. Альбертина Иосифовна также имеет свои награды за блокаду. Все бережно хранит семья.
...
Все эти истории лучше от человеческой силы и благородства, страшнее — от своей неприкрытой жестокости, и бесконечно живее, чем в кино. Не зря бессмертный полк каждый май идет по улицам молчаливой толпой. Это — наше наследие, и это то, на чём мы строим наше «сегодня».