Сложно представить себе спектакль, который будет сочетать в себе жанры перформанса и театрального искусства. Спектакль, в котором не найдётся места похожестям с тридцатью пальцами группы «Э.Т.И.», призывам политических лидеров к боксёрскому бою Александра Бренера и даже необычайно понятным «ритмам» легендарной Марины Абрамович! Именно такой спектакль «совместных переживаний» («Я здесь») нам представил Максим Диденко в театре «Старый дом».
Если кому-нибудь из зрительного зала казалось, что абсолютный белый цвет декораций отсылает к классическому образу галереи, в которой начинается перформанс, значит, авторская задумка начала действовать ещё до начала спектакля.
Выход актёров на сцену схож с медленным выпуском продукции на прокатном станке какой-нибудь транснациональной компании. Правильнее будет – интернациональной. Кому-то вспомнятся дельты, беты, гаммы, альфы и эпсилоны из той знаменитой антиутопии. В воздухе чувствуется напряжённое ожидание зрителя, зарождающее непонимание. Никто не был готов к такой удручающей атмосфере, которая дополняется текстовыми карточками Льва Рубинштейна.
Сюжет происходящего становится слегка очевидным, когда все актёры надевают ватники и, подобно заключённым с картины Ван Гога, начинают наворачивать круги на сцене. Разворачивается жесточайший лагерный мир. Актёры играют в ручеёк, танцуют под аккордеон. Они уже не пытаются выжить в атмосфере страха, а с иронией показывают, как им якобы хорошо живётся под колпаком силовых структур. Неловко вспоминается «Крутой Маршрут» Евгении Гинзбург в театре «Современник», где Рудковская отстукивала «своим» эсерам, чтобы узнать о происходящем на воле.
Если каторжный мир среди заключённых наполнен шумом, то напряжение среди зрителей периодически усиливается тишиной, создаваемой текстом Рубинштейна. Камера в руках следователя направляется на зрителя, который никак не ожидал увидеть себя на взводах декораций. Сегодня ты на первом ряду, а завтра пойдёшь с новыми друзьями петь «Интернационал». Когда все заключённые в строю, рука надзирателя тянется за декорацию.
Настоящий перформанс — конвульсии, не гимнастика, но мышечная агония — начинается со смерти: зритель наблюдает за убийством молодой девушки. Она, наверняка, была комсомолкой.
«Новый антракт». Карточки Рубинштейна чередуются уже с новой тематикой. «Тягостное ожидание незначительных перемен» относится, вероятно, не столько ко зрителю, сколько к исполнителям, ведь убитую комсомолку уже не вернуть. «Сомнительные приметы Смутного Времени» нас ждут и во втором акте.
На сцене сидит один из заключённых. Он читает карточки «Я здесь!». Держит камеру, позволяет зрителю увидеть своё измождённое лицо. Над его головой на авансцене идёт отсчёт второго акта, как загадка постановщика о времени пребывания в лагере. Теперь пространства намного больше, мы заглядываем в разные камеры с их жильцами.
«54 года, сотрудник планового отдела НИИ», - сообщает диктор. «Итак», - заключённая сбрасывает куртку и скрывается с ватником за входом в камеру с синими стенами. Так погибают все, будь то водитель такси или воспитательница детского сада. После «чистки» последнего стены камеры полны красной осыпающейся краски, что очень напоминает раздробленное мясо.
В финале погибшие встают в ряд, из их ртов медленно течёт кровь. Собратья-интеллигенты побеждены, больше народу никто не «угрожает». Последний штрих – потрет Сталина, который сливается с зелёным фоном. Никаких лагерей, политзаключённых и диктатуры не было, пока ты всем не начал говорить об этом, но завтра не стало бы и тебя. Надсмотрщик показывает залу другую сторону портрета - «Чёрный квадрат». Искусство победило политику, идеологию и страдания, погибшие канули в небытие.
