Седьмого июня на малой сцене театра «Глобус» состоится Вечер танцевальных спектаклей, где свои работы представят коллективы из Новосибирска, Омска и Санкт-Петербурга. Один из участников и организатор события — театр «Синестетика». О современной хореографии, итогах сезона и подготовке к Вечеру танцевальных спектаклей «Рост» поговорил с создателем и хореографом «Синестетики» Андреем Короленко.
— Заканчивается театральный сезон. Каким он был для «Синестетики»?
— У нас прошло двадцать одно мероприятие: шестнадцать показов иммерсивного спектакля «Я здесь», два — «She will», творческая лаборатория и два вечера одноактных спектаклей. Седьмого июня вот будет третий.
— Это смотря чем мерить. Мы прям на новую какую-то ступеньку шагнули, потому что в прошлом году у нас был всего один показ в «Красном факеле». И мы такие пощупали, посмотрели — о, прикольно. А в этом году каждый месяц, кроме сентября, были спектакли. Но всё равно, чем мерить этот успех?
— Хотя бы этой цифрой, в сравнении с прошлыми-то сезонами…
— Да-да, конечно, показов в разы больше, но надо же понимать, ради чего это всё. Количество показов с чем должно соотноситься?
— С охватом аудитории, наверное?
— Ну с тем, насколько люди начинают интересоваться нами, и какой профит от этого мы получаем.
— А какой может быть профит? Ну, например, больше показов — больше людей о вас узнают, какое-то признание.
— Больше показов — это значит, нам нужно информировать больше людей. Соответственно, нам нужно больше сил, времени, ресурсов тратить на рекламу.
— Но билеты-то продаются.
— Они тяжело продаются.
— И тем не менее sold-out практически всегда.
— Ты тратишь много времени на рекламу — у тебя продаются билеты. Мне кажется, билеты продать можно на что угодно.
— Окей. Ну вот тратятся деньги на рекламу, приходят люди. Как-то заработать на этом получается?
— Нет конечно, сейчас даже разговора нет об этом. Каждый показ уходит в минус.
— А в чём тогда прикол всё это делать?
— По кайфу.
— Просто по кайфу?
— По кайфу (Смеётся). Тут вообще можно разговор перевести в другое поле: зачем нужен театр, зачем люди занимаются искусством? В глобальном каком-то смысле. Вот зачем ты занимаешься журналистикой? Чтобы зарабатывать деньги? Или для чего-то другого?
— Мне кажется, у каждого художника есть своя мотивация, которую транслировать непросто.
— Это да. Но если в целом сказать про всё. Искусство в мире существует для чего? Можешь как-то сформулировать?
— Чтобы выражать чувства, свободу.
— Я же могу сидеть дома и там выражать чувства и свободу.
— Поделиться этой свободой.
— Зачем?
— Если глобально, чтобы сделать людей счастливыми.
— Вот! Теперь у меня есть вариант не делать ничего или потратить сколько-то денег и сделать мир вокруг счастливее. У нас нет возможности сотрудничать с театрами — я всегда должен заплатить денег за то, что мы выступаем на их площадке. В случае с «Я здесь» я плачу театру больше, чем получаю с билетов. А ещё есть другие статьи расходов: реклама, транспорт, реквизит, еда для артистов в день выступления.
— Если опустить эти конкретные пункты: получается, все эти деньги вкладываются в счастье людей вокруг?
— Ну да, наверное. В окружающее меня пространство.
— Ты в этом сезоне сотрудничал как хореограф с «Глобусом» и Молодёжным театром Алтая. Удалось получить какой-то опыт от работы в драматических театрах?
— Конечно, ещё как. Я очень многому учусь у режиссёров, у артистов. Они бывают разными, и с некоторыми прям приходится очень упорно искать пути взаимодействия (Смеётся).
— Мне кажется, что современный танец невозможен с хореографом-диктатором во главе.
— Конечно. Танцовщики делают больше меня. Когда нас спрашивают на обсуждениях: «А какой процент работы делает хореограф, а какой —танцовщики?», я отвечаю: «Семьдесят на тридцать». Только танцовщики думают, что семьдесят — мои, а я — что их. Со временем сформировался метод, по которому мы работаем. И это абсолютно горизонтальная штука на первом этапе, и вертикальная, которая вынуждено возникает на этапе сборки материала. Может, от неё и можно как-то отойти, но пока так. Когда спектакль случается, мы обратно приходим в горизонталь.
— А в драматическом театре такой же подход?
— По-разному. Ну, во-первых, не все артисты готовы так работать. Часто сталкиваюсь с таким подходом: скажи, что нам надо сделать, покажи движения, мы повторим. И мне всегда это кажется странным. Это не мой путь абсолютно.
Был случай, когда был абсолютно вертикальный режиссёр. Я выхожу с артистами, начинаю пробовать что-то делать, а он просит конкретную задачу. А что значит «дай задачу»? Давайте мы с ребятами помнём, пощупаем материал, я же на знаю их тела. Мне надо посмотреть, скорректировать задачу — это долгий процесс. Но режиссёр говорит, что нет времени.
А случается максимально горизонтальная штука, как, например, у нас было с «Фрагментами любовной речи». И режиссёр (Полина Кардымон — Прим. «Роста»), и артисты были абсолютно готовыми и включенными, и мне прям было в кайф. Ну современный театр он вот такой.
— Свободный.
— Горизонтальный.
— В этом же и есть свобода. Почему мне интересен современный танец? Потому что это огромная свобода для интерпретаций. В один день ты можешь увидеть одно, а в другой день прийти, увидеть то же самое, но понять про себя что-то новое.
— Ты можешь прийти в другом настроении, ты можешь позавтракать каким-то другим продуктом утром, и это повлияет на твоё восприятие сегодняшнего вечера. Но это прям правда. Я еду в маршрутке, где играет Radiohead — я прихожу на спектакль с одним настроем. Или я еду в маршрутке, а там играет группа «Грибы» — у меня совершенно другой настрой.
— Как у зрителя, ты имеешь в виду?
— Да и не только как у зрителя, но и как у артиста. Очень важно, кто что приносит с собой в пространство спектакля. Я знаю, что каждый выход на сцену для моих танцовщиков — это момент честности: «я выхожу здесь и сейчас». И вот это важный момент. И мне кажется, он сильно отличается от драматического театра, хотя там тоже какая-то степень свободы существует. У меня вот был случай, когда танцовщица просто другое соло выдала на спектакле.
— И для тебя это было…
— Да охрененно! Это было суперчестно. У соло была структура, но она что-то убрала, что-то от себя добавила. И все врубились.
Или был случай во время спектакля «Домой». У танцовщицы было соло героини, которое потеряла что-то важное для себя. В конце соло она обычно поднимала гранат, над головой, выжимала, и он красной кровью ее обливал. Как раз во время этого соло танцовщица вывихнула руку: ей было очень больно, у нее лились слезы. Конечно, она станцевала по-другому. В конце она каким-то образом подняла гранат, до конца выжать не смогла его, и он на неё просто плюхнулся. В этот момент, мне кажется, у неё отвалилось вообще всё. Зал обревелся, потому что это было максимально честно, ведь ей по-настоящему больно было танцевать, но она смогла эту боль уместить в свою задачу.
Перед «Я здесь» у нас есть такой забавный ритуал: мы делаем кружочек, и каждый говорит, с чем он пришёл сегодня на спектакль. Мы называем это опорой — то, что во мне сейчас есть. Это внутреннее чувство, которое я беру, присваиваю и иду с ним к зрителю. Когда речь идет о прямом взаимодействии, а не через воздух, не через глаза, важно понимать, что зритель сейчас чувствует, понимать, кто я и с чем вообще здесь нахожусь. На последнем показе в таком кружке девочка сказала: «Я сегодня утром подумала: хочу, чтобы моя мама побывала на этом спектакле».
— Ого.
— И вот прикинь, она с этим ощущением выходит к зрителю. Понимаешь уровень взаимодействия?
— А завтра она может не захотеть, чтобы мама пришла.
— Да, а завтра она забудет про это. Может, парень её бросит. И она выйдет с чувством ненужности этому миру. И это важно присвоить себе: окей, я иду к зрителю, и те истории, которые будут сейчас возникать, я буду воспринимать по-другому. Последний показ у нас вышел какой-то особо крутой, потому что многие пришли прям с какой-то готовностью. Одна танцовщица решила нам сообщить, что ждёт ребенка.
— Получается, основа всего — взаимная честность. И от зрителя, и от перформера. И на этой основе рождается общее высказывание.
— Конечно, поэтому после спектаклей у нас проходят обсуждения. Для нас важен этот момент: как, на каких уровнях, слоях это отзывается у зрителя, потому что мы тоже многому учимся.
Я долго не смог сформулировать одну штуку, но твой вопрос меня натолкнул. Зачем зрители приходят на спектакль «чисто посмотреть»? На последнем показе были зрители, которые потом и проанализировали спектакль. И меня этот анализ бесит.
Хочу, чтобы люди чувствовали: не башкой анализировали то, что видят, а чувствовали.
«Здесь слишком прямолинейно, а здесь как-то очень нарративно, здесь вы используете такой-то прием», Блин, ну так а что ты чувствуешь в этот момент!? Кайфово? Вот закрепи в себе это, пожалуйста.
— А как это отключать в зрителе?
— Наверное, делать такие спектакли, которые будут это отключать. Для меня хороший спектакль начинается в тот момент, когда я начинаю теряться, что я в спектакле. Смотрю и перестаю анализировать.
— Ты в интервью говорил, что есть большой плюс в том, что танцовщики «Синестетики» не занимаются хореографией профессионально.
— Да, они наполняются. Вот у нас скоро репетиция (постановки для Вечера танцевальных спектаклей — Прим. «Роста»), и я знаю, что одна артистка танцует прямо сейчас, а вторая придёт из института уставшая, замученная. И как сегодня это её состояние взять и пойти с ним в то, что мы будем делать? А завтра на репетицию этого же проекта она придёт в другом состоянии. И что мы оттуда сможем взять? То есть это такой постоянно живой момент.
— Каким будет этот Вечер в «Глобусе»?
— Это будет несколько коротеньких работ: от восьми до двадцати минут.
— Есть в составлении таких проектов какой-то принцип? Мне кажется, это очень похоже на музыкальный альбом, где каждая песня — самостоятельное небольшое высказывание, и весь альбом — высказывание побольше.
— Такое может быть, но конкретно здесь это немножко не тот случай. Это не альбом, а скорее микстейп или сборник. Эта программа не является одним цельным высказыванием, но всё равно эти спектакли между собой чем-то объединены.
— Некоторые мои знакомые после просмотра спектакля, который их особо впечатлил, какое-то время не хотят общаться ни с кем. Это нормально?
— Конечно. У нас после каждого «Я здесь» сидят зрители в уголочке и молчат. На предпоследнем показе девушка просто села возле входа на корточки и просидела там всё обсуждение. Все ушли, а она сидела. Я потом её шоколадом откормил, она немножко ожила.
А вот в этот раз после Вечера у нас не будет обсуждения.
— Почему?
— Не знаю, просто чувствую, что сейчас это не нужно. Чувствую, что нужно оставить это где-то. Не надо.
— То есть обсуждение каждого спектакля — это не константа? У всех есть выбор?
— Вот это правильная мысль, что это просто какая-то традиция. Я абсолютно допускаю вариант, что седьмого числа мы поймем, что обсуждение нужно.
— Это к разговору о честности. А у танцовщиков есть выбор, идти на обсуждение или нет?
— Да. Люди же разные: у кого-то кожа толще, у кого-то тоньше. Кто-то может прийти или не прийти на обсуждение, а кто-то не может. У нас есть танцовщица, которая с последнего обсуждения просто ушла. И это ок.
— Я надеюсь, что седьмого июня будет буря эмоций.
— Знаешь, иногда хочется, чтобы не было бури (Смеётся). Хочется выдохнуть, прийти и подышать. И для меня в последнее время это в театре прям ценно. Я очень редко бываю на спектаклях, на которых легко дышится, тебе спокойно, свободно. Ты отдыхаешь в хорошем смысле этого слова. Вот сейчас мне ближе такое состояние.
— То есть ты хочешь транслировать это состояние?
— Ну так чем ещё художник занимается? (Смеётся) Я чувствую мир и понимаю, как я хочу вступить в коммуникацию с этим миром. Сейчас я чувствую, что надо бы подышать.
